Иванищева, О. Н. Степень символичности культурно-коннотированных слов // IV Масловские чтения / Федер. агентство по образованию, Мурм. гос. пед. ун-т. – Мурманск, 2006.

О.Н. Иванищева СТЕПЕНЬ СИМВОЛИЧНОСТИ КУЛЬТУРНО-КОННОТИРОВАННЫХ СЛОВ С учетом принципа страноведческой ценности признака нами были выделены следующие элементы описания реалии, которые должны быть, по нашему мнению, представлены в двуязычном словаре: а) атрибуты (внешний вид, ингредиенты, тра диции); б) оценка; в) историческая маркированность (время применения, действия); г) социальный статус (функциональная принадлежность); д) функция (назначение, роль); е) популярность/непопулярность реалии; ж) символическая значимость. При дать какое-либо символическое значение предмету материальной культуры - это осмыслить его в духовном плане. Символическая значимость реалии понимается нами как указание на некий факт, который известен каждому носителю языка и свя зан с местом реалии в данной культуре. Знание этого факта помогает индивиду ощущать себя частью этноса, определяя свое поведение (в данном случае речевое) по определенным эталонам, общепринятым в данном этносе нормам, словесным и поведенческим клише [5, с. 232-233]. Цель данной статьи - показать разную степень символичности рус ских культурно-коннотированных слов, определяемую стереотипами восприятия реалий современным носителем русского языка. Известно, что слова-реалии обо значают предметы-реалии разного временного «промежутка». Есть предметы искон ного русского быта (самовар, балалайка, валенки, лапти), есть реалии досоветского, советского, постсоветского и постперестроечного быта [3]. Эти реалии, функциони руя в тексте, представляют разные стереотипы их восприятия носителем современ ного русского языка. Так, культурно-коннотированная лексика со значением реалий исконного русского быта воспринимается носителем языка только как символ рус ской культуры, как представитель русской культуры для иностранных пользователей (изучающих русский язык, туристов и т.п.). Это, по выражению Е.Л. Березович, «лин гвистически пустые этнокультурные сигналы» [Там же, с. 3]. Ср. примеры: Ближе всех в Японии я сошелся с переводчиком Сагияки-сан, который просил называть его Сема. Широко понимая славистику, он говорил на всех языках - польском, армянском, английском. С японским было сложнее. Это выясни лось, когда он пригласил меня в свой любимый ресторан «Волга», где мы ножом и вилкой ели борщ и искали общий язык. - А сумо? Вы любите сумо, как я? - Ненавижу. - Может быть, театр? Что вам дороже - Но или Кабуки? -Ансамбль Моисеева. - Тогда - природа: сакура, бонзай, икебана? Сагияки-сан выпил сакэ, закусил гречкой и ласково спросил: - Часто водите хоровод? Давно перечитывали «Задонщину»? Играете в городки? Сын ваш - Еруслан? Жена - Прасковья? Сами вы - пскопской? - Рязанский, - сказал я приосанясь, но больше добавить было нечего, и мы перешли на водку [4, с. 116]. Необходимо отметить, что устаревшие слова в тексте являются символами не только этноса, но и определенной эпохи. И чем ближе эта эпоха к современному но сителю языка, тем более «интернациональной» кажется реалия. Ср. пример: Фарцовщики - антикварное советское слово. Слова живут дольше вещей и человеческих отношений, дольше памяти о мертвых людях, но тоже умирают. Должно быть, под старость я не смогу вспомнить, что это значило - фарцов щик. Так вот, себе-маразматику для памяти: фарцовщики по мелочи торговали импортной одеждой у Гостиного двора [9, с. 124]. 91