Рогожин, Н. Н. Литератор : документальные романы / Николай Рогожин. – Онега (Архангельская область) : Онежское книжное издательство, 2016. – 456, [3] с. : портр.

тоже мимолётом, как тяжело с ней будет, в быту, - реагировать на все её колкости, но это лишь промелькнуло, для собственного же успокоения. Потом она внимательно просмотрела ещё раз программку, и тут уже ей возражать было нечего. Хоть поэзию она знала хорошо, сама писала стихи, читала со сцены, Цветаеву и других, но не спросила ни про Эдгара По, ни по Павла Васильева или Сельвинского, - должна была помнить и про них. Вдруг понеслась музыка из динамиков, завели Валерию, она запела свой хит про часики, я отчего-то подумал о медичке, оставленной там, в Мурманске, не познанной ещё, которую я желал, перебирал варианты, как бы получше сойтись, удобнее встретиться. Н о... я уже погружался, как в искушение змеиной ворожбы, в нежность к своей любимой, обожаемой, единственной Ленке, - мне она всё больше, всё сильнее сейчас нравилась, непроизвольно, подсознательно , - я буквально ощущал это физически, до мурашек в теле, до озноба в плечах; я навязчиво повертел ими, помотал головой, чтобы сбросить, скинуть это наваждение, это подспудное, вдруг проснувшееся сумасшествие по ней - такого стойкого, упорного, неотвязчивого, неодолимого в себе, - и подумал, не без сожаления, от пока невозможности освободиться от этой тесной железной скорлупы, панциря, стесняющего мои движения и мою свободу, пока что-то, может, другое, со мной не произойдёт, или случится... Это было непросто, - подавить вдруг внезапно вспыхнувший интерес. Мы вышли на воздух, прогуляться... Вечерняя пора прорезала улицы длинными, меж проёмами домов, тенями и между этими полосами, как по нашей прошлой жизни, мы, чередуя тёмное и светлое, чёрное и белое, символизирующими как бы растянувшиеся более чем на три десятилетия наши отношения, шли медленно, неторопливо, тихо, обречённо, почти безмолвно. Будто со стороны смотрел я на неё, будто бы даже свысока, со своего положения холостяцкой безнадёжности, и с глубины своего непоправимого горя, потери родного человека навсегда... Она мне опять становилась знакомой, узнаваемой, но и снова «пела» свою нескончаемую песню о служении мужу и сыну, которые давно уже не нуждались в её верности, не принадлежали ей. А она упрямо не хотела в такое верить, и я почувствовал это с горечью и с... облегчением. Я разобрался, расставил все «да» и «нет», все «за» и «против», и «понял», для себя, что разлюбил её, что это - «хорошо». И я чуть даже не умчался от неё вскачь, едва успев довести до крыльца,- широкого, пред высокими дубовыми дверьми Дворца, оставил её у входа, в нелепой, ярко-жёлтой, дешевой болоньевой куртчонке, будто бросовой ( а ведь муж ее - инженер-испытатель, атомных подводных лодок), убежал как от неотвязной, надоедливой дворняжки, могущей, однако, ещё не только укусить, сцапать, но и приласкаться угодливо, повилять хвостиком... Я всё же не зря съездил в её городок, - в книжном неподалёку от ДК сумел купить учебник о шашках, очень редкую, малотиражную книгу, гроссмейстера Вирного, бывшего когда-то чемпионом СССР, кажется, после безвремегаю погибшего Литвиновича. 264