Ковалев, Н. Н. Из книги воспоминаний "В продолжение любви" / Николай Ковалев // Мурманский берег : литературный альманах / Мурм. орг. Союза рос. писателей ; [гл. ред. Б. Н. Блинов]. – Мурманск, 2000.

208 Николай КОВАЛЕВ из щелевидного ручья: вода была далеко, и у Бориса свалилась с головы кепка. Затем мы долго валялись в ароматной полыни под насыпью... Расцве тала единственная звезда, в еще светлом небе. Верно Юпитер. Может быть, Венера. Месяц был тонок, как на восточных миниатюрах. Борис читал Хлеб никова. Холодало. Сырело. На станции "заправившиеся" у нас на глазах ра бочие равномерно балдели, таская скобами вороненые шпалы. Пустая бу тылка грациозно возвышалась над их чумазой поленницей. Все это уже начинало отдавать тоскливым холодком невозвратности. А город надвигался, разворачивая панораму захолустий. Лужи затягива лись новорожденным ледком. Солнце утрачивало, старея на глазах, трезвое сияние дневных часов. Днем свет его раздевал неприглядные окраины, бес пощадно регистрируя гниль и мразь, полусгнившие ватники, истрепанные автопокрышки, пружины взорванных матрацев. Все в соответствии с прави лами какого-то вызывающего парада. Солнце хмелело, добрело, наливалось вечерним соком и вступало в тысячу переговоров со всей этой ветошью, оза ряя ее какой-то светозарной значительностью. Таковы драгоценные факту ры Рембрандта. С возвышенного берега села Рыбацкого, прямо в лицо закату, летел наш трамвай. Плавной дугой опадали рельсы в направлении низинного Ленинг рада. Западный край неба помрачнел и наполнился октябрьским холодным маревом. И дома, и деревья растворялись в этом дымном настое. В нем одиноко горело винно-красное солнце. На солнце уже можно было спокойно смотреть — вся его слепящая яркость исчезла. Все это было так славно... Так хорошо. И даже эти ядовито-рыжие дымы химзавода на другом берегу реки... И эти рельсы, бегущие куда надо. Во всем была тревожная радость юности и эта всеохватывающая и греющая душу атмосфера дружбы. Холодный запах кожаной куртки Бориса казался родным. ...И мне уже хотелось вернуться к последним алым зайчикам на стене "папиной" комнаты. Так и вышло. Зайчики еле заметно догорали на бежевой стене. Папа Вася, с любимым котом на коленях, утопал в своем бесхребетном мягчай шем диване, в легком полумраке, подогретом пахучим печным теплом. После всего сырого и холодного, что сопровождало нашу прогулку, пос ле гремучего трамвая, так приятно было подсесть к приветливому Василию Адриановичу и вместе с ним глубоко утонуть в диванной уступчивости, по грузить еще холодную руку в сибирские меха Мики. Кот, в ответ на прикосно вение, отзывчиво и неизменно мурлыкал. Папа зажег спичку и запалил свою трубку, добавив новые чудные запахи. И я вдруг понял, что это счастье, и даже произнес про себя — счастье. Даже в том, как привычно прятал Борис свою мужественную любовь к отцу за скучающей миной, было счастье.