Конецкий, В. В. За доброй надеждой : роман-странствие. [В 2 книгах]. Кн. 2, ч. 2 (продолж.) - 3 / В. Конецкий. – Москва : Терра, 1997. - 336 с. : ил.

помимо ясного сознания того, что действительно чувствуешь, а не того, что полагается чувствовать и что тебе внушено, было изображение самого факта, тех вещей и явлений, кото­ рые вызывают испытываемые чувства». Нынче я испытываю муки от писания больше всего при сочинении писем родным. В прозе скольжения между отра­ жениями сделались уже привычкой, то есть второй натурой. Боль от лжи особенно остра, когда пишешь близким. Тогда каждая клетка мозга знает абсолютную истину: слово изре­ ченное, а тем более графическое, уже есть ложь. Именно в письмах я чувствую: самое превосходное сравнение — от лу­ кавого! А в прозе к сравнениям тянет и притягивает щеголь­ ство: внешний блеск изобретательства, перевертословия, ост­ рословия завораживает, и нет сил отказаться от внешности. Обычная записка матери, если не хочешь специально обма­ нывать (скрываешь болезнь для спокойствия ее), требует та­ кого обнажения от внешности, какое и не снится при проза­ ической работе. В письме ты можешь доносить на себя и обязан это делать. В прозе тоже обязан, но черта с два донесешь. И даже не от страха. Истинная проза есть открытие для людей реальной возможности более достойной жизни. А если не видишь такой возможности и для самого себя? В беличьем колесе этих вопросов запутывались даже ге­ нии — например, Гоголь. Легко сказать: «В писателе все со­ единено с совершенствованием его таланта, и обратно: со­ вершенствование таланта соединено с совершенствованием душевным». Но если ты, предположим, достиг потолка в из­ образительной силе, которая есть составляющая таланта, то и твое душевное совершенствование отдает якорь? Если вернуться к письмам близким... Корреспондент знает ме­ ня часто лучше, чем я сам. Мне не надо завоевывать его любовь, чтобы заслужить доверие. Он и так любит, а значит — верит... Я вялой мухой шевелился в паутине нечетких мыслей, удру­ ченный надвигающимся сроком доклада о Хемингуэе, когда зашел капитан. Он редко заходил ко мне в каюту без дела. Долго смотрел в окно. Ветровые волны и зыбь боролись друг с другом на океанском просторе. — Зыбайло катит в левый борт. Не по волне, — сказал наконец капитан. — Какая это, к черту, жизнь? Я молчал. Москва транслировала «Чародейку». Холоп-преда­ тель сообщал миру, что в выделке была его овчинка много раз. — Моя тоже, — сказал капитан. — В этих-то местах выре­ зали мой знаменитый аппендикс. В прошлом рейсе. Два часа док кромсал. Без наркоза. От боли зашкаливало сердце. По­ том возле Кергелена случилось что-то вроде инфаркта. Потом 263