Конецкий В.В. Рассказы и повести разных лет. Москва, 1988.

Если оглядываешься из этой минуты на прошедший год — он летит, он полон движения, он завихрен , как след Земли в космическом эфире,— ведь планета оставляет за собой след, несясь вокруг звезды со странным названием Солнце; она оставляет за собой бурлящий кильватерный след в тех полях, о которых мы еще не зн а ем ,— во всяком случае она как-то деформирует пространство, ибо не мо­ жет не менять какие-то его свойства, перетекая из точки в точку по орбите. Романист пытается воссоздать сплошное течение собы ­ тий и человеческих душ, он пропускает год сквозь читателя со скоростью тридцати страниц в час и этим обманывает наш мозг, как кинопленка обманывает медлительный глаз. Я не романист, я не овладел и у ж е никогда не успею овла ­ деть колдовством романиста. Я здесь лишь фотографирую. Правда , нет такого фотографа, который удержит ся от монтажа, когда засовывает карточки в альбом. Я стараюсь удержаться и от этого. Что-то тревожит мою уставшую совесть д а ж е при монтаже, если дело идет о тех, кто уж е сорвался з а круглый борт планеты и колыхается в пучинах времени. И сейчас я допишу только то, что хорошо помню. Помню, утренний свет делал следы соли, засохшей на стекле рубочных окон, черными, оспенными. Волна озыби- лась, остепенилась и покачивала судно с равнодушием, как покачивает люльку с годовалым ребенком в двадцатый раз беременная баба. И судно, казалось, спит на ходу — и зму ­ ченный пехотинец на ночном марше. Сам рассвет был кремово-бежевый, обещал спокойную погоду и белесое солнце. И солнце действительно весь этот черный день было белесым, как волосы деревенской девушки в конце лета. От солнца по горбам зыби, соскальзывая в лощины м ежду их вершинами, б еж а л а белесая троцка отражений. И все было мирно-будничным. Будто вчера и вовсе не было разгула могучих стихий. Помню, Юра заснул с неподписанной радиограммой в пароходство, как заснул когда-то с похоронкой в руках. Он спал минут десять. Помню, он не отменил запланированную обще судовую тревогу. Трудное дело — решиться на игру в солдатики, когда судно бредет сквозь океан в роли погребальных дрог и в рефрижераторной камере мерзнет труп юноши. Мне никогда не хватило бы духу. Не из сентиментальности, а потому, что в таком решении можно обнаружить нечто от бравады, от пижонства, от «мне черт не брат», а я боюсь 279