Конецкий, В. В. Путевые портреты с морским пейзажем : повести и рассказы / Виктор Конецкий. - Ленинград : Советский писатель, Ленинградское отделение, 1984.

участвовал, валялся с Мобилом в каюте и пытался читать «Змея в кулаке» Эрве Базена. Там речь идет о разложении французского буржуазного семейства. А трансляция про бивала мою глухоту командами вроде: «Дополнительно судно к защите от оружия массового поражения изгото вить!» И в дверь совалась Виктория в оранжевом спаса тельном жилете и с противогазом на животе: «Вы иллюми натор сами заглушите или мне надо?» — «Сам!» — «Вы скажите, чтобы ребята, хи-хи, не фулиганили! Они нас, девочек, водой обрызгивают, когда надстройку скатывают от химии, а мы простудимся...» — «Вон!» — заорал я с т а кой ненавистью, что она прихлопнула подол. Открыть дверь еще раз она не решилась. И я видел, как дергается клок ее платья, и слышал удары ее зада в дверь — это она вертелась, как лиса с примороженным в проруби хвостом, чтобы выдернуть подол. А динамик все орал: «Оперативное время ноль-ноль двадцать один! Судно атаковано самолетами противника! Из-под полубака выступает дым! Взрыв фугасной бомбы в двадцати метрах от правого борта! Пожар в машинном отделении! Замерить льяла в соседних с машинным отделе нием трюмах!» Помню, потом пал туман и до самого Уэссана мы шли без видимости в густой мути. Весь мир стал монотонным, как половая тряпка. И д аже матрасы и подушки пропита лись тоскливым звуком туманных гудков. Все было з а медленным: и движение вод, и парение туманных пластов, и крены теплохода. Все расплЫвалось в неопределенности и не имело ни дна ни покрышки. В такие долгие туманы вдруг накатывает ярость и хочется стать вверх головой в стойку на кистях и дрыгать ногами перед мордой Боль шого Халля — морской тоски. Но, конечно, не встаешь на голову и, конечно, ничем не дрыгаешь. Исправно ешь макароны с сарделькой, пьешь компот без фруктов, и все тянет спать. Но урывистый тяжелый сон только прибавляет и прибавляет в душе промозглую грязную хандру. И она наконец превращается в особенную, дистиллированную тоску. Ни горечи в этой тоске, ни сладости — безвкусная безысходность, когда забытый вопрос — а на кой живешь вообще-то? — уже не умещается в голове, проникает в кровь, в каждую клетку, в каждую твою молекулу. Кольцо расплывчатой серости плывет с судном. И д аже пена киль ватерного следа и зелень его, когда уставишься назад, за корму, не видна. Безысходность, как в очереди на ВТЭК в районной 601