Конецкий, В. В. Полосатый рейс : [повесть, рассказы, сценарий] / Виктор Конецкий. – Санкт-Петербург : Северо-Запад, 1994. - 619, [1] с.

Слава богу, и такого короткого разговора хватило, чтобы ребята перестали чесать свои шершавые языки о мою не­ жную кожу. В сборнике «Судьбы романа» на двухстах восьми страни­ цах ни разу пока не произносились слова «красота», «на­ слаждение от чтения романа», «эстетическое впечатление»... Авторы сами не замечают, что, защищая роман от неведо­ мых угроз, они смотрят на все глазами психологов или социологов, а не художников. Если в романе Роб-Грийе или Саррот есть красота и если появляется желание возможно дольше находиться в мире героев или автора, то и все в по­ рядке. Но от «нового романа» (если я что-то про него чувствую) нельзя ожидать эстетического переживания. Тогда для чего утилитарные анализы производить? Иногда мне хочется читать философию, иногда зани­ маться ею, читая роман. Я наслаждаюсь, например, Фришем или Базеном. Но я не люблю покойников и никогда не испы­ тывал желания общаться с покойниками. Из этого следует, что современный роман не покойник. Тогда почему по нему плачут и голосят на миллионах страниц? И голосят умные, блестящие люди! Что из этого следует? Что я туповат. Как монотонно из века в век идет спор о синтезе и анали­ зе, и о смерти поэтического духа человечества, и о способах его реанимации! Еще полтора века назад Бейль писал: «Поэтический дух человечества умер, в мир пришел гений анализа. Я глубоко убежден, что единственное противоядие, которое может заставить читателя забыть о вечном „я“ , которое автор опи­ сывает,— это полная искренность». Так что Феллини не открывает никаких америк, когда заявляет, что даже в том случае, если бы ему предложили поставить фильм о рыбе, то он сделал бы его автобиографи­ ческим. А критики уже поднимают тревогу о том, что взаимопро­ никновение мемуарной и художественной условности зашло так далеко, что мемуарист, лицедей такой, не перестает чувствовать себя в первую очередь писателем. Так же и в ав­ тобиографиях. Например, вспоминают критики, Всеволод Иванов — а он, от себя замечу, серьезный был в литературе мужчина, не склонный к анекдотам и партизанским на­ 139